Случай в Сибири - Александр Башлачёв

Пока дышу, пока пою и пачкаю бумагу

Я слышу звон.

На том стою.

А там глядишь — и лягу.

Бог даст — на том и лягу.

К чему клоню?

Да так, пустяк.

Вошел и вышел случай.

Я был в Сибири.

Был в гостях.

В одной веселой куче.

Какие люди там живут!

Как хорошо мне с ними!

А он… Не помню, как зовут.

Я был не с ним.

С другими.

А он мне — пей!

— и жег вином.

— Кури!

— и мы курили.

Потом на языке одном о разном говорили.

Потом на языке родном о разном говорили.

И он сказал: — Держу пари — похожи наши лица,

Но все же, что ни говори, я — здесь, а ты — в столице.

Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири.

Вот в Ленинград или в Москву…

Он показал бы большинству

И в том и в этом мире.

— А здесь чего?

Здесь только пьют.

Мечи для них бисеры.

Здесь даже бабы не дают.

Сплошной духовный неуют

Коты как кошки, серы.

— Здесь нет седла, один хомут.

Поговорить — да не с кем.

Ты зря приехал.

Не поймут.

Не то, что там — на Невском.

— Ну как тут станешь знаменит —

Мечтал он сквозь отрыжку.

Да что там у тебя звенит?

— Какая мелочишка?

Пока я все это терпел и не спускал ни слова,

Он взял гитару и запел.

Пел за Гребенщикова.

Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.

Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.

Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.

Я встал и песне подвязал оборванные крылья.

И спел свою, сказав себе: — Держись!

— играя кулаками.

А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.

Хвалил он: — Ловко врезал ты по ихней красной дате.

И начал вкручивать болты про то, что я — предатель.

Я сел, белее, чем снега.

Я сразу онемел как мел.

Мне было стыдно, что я пел.

За то, что он так понял.

Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рога

Он на моей иконе.

— Как трудно нам — тебе и мне — шептал он,

Жить в такой стране и при социализме.

Он истину топил в говне.

За клизмой ставил клизму.

Тяжелым запахом дыша,

Меня кусала злая вша.

Чужая тыловая вша.

Стучало в сердце.

Звон в ушах.

— Да что там у тебя звенит?

И я сказал: — Душа звенит.

Обычная душа.

— Ну ты даешь… Ну ты даешь!

Чем ей звенеть?

Ну ты даешь —

Ведь там одна утроба.

С тобой тут сам звенеть начнешь.

И я сказал: — Попробуй!

Ты не стесняйся.

Оглянись.

Такое наше дело.

Проснись.

Да хорошо встряхнись.

Да так, чтоб зазвенело.

Зачем живешь?

Не сладко жить.

И колбаса плохая.

Да разве можно не любить?

Вот эту бабу не любить, когда она такая!

Да разве ж можно не любить?

Да разве ж можно хаять?

Не говорил ему за строй.

Ведь сам я — не в строю.

Да строй — не строй.

Ты только строй.

А не умеешь строить — пой.

А не поешь — тогда не плюй.

Я — не герой.

Ты — не слепой.

Возьми страну свою.

Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.

Но я ловил открытым ртом родное молоко.

И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.

Была дорожка впереди.

Звенели колокольца.

Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,

В себе я многое глушу.

Чего б не смыть плевка?!

Но этого не выношу.

И не стираю.

И ношу.

И у любви своей прошу хоть каплю молока.